Как Марк стал участником начинающейся травли.
Когда я только пришла работать в Кonvert, у меня была иллюзия, что в этой школе травля просто невозможна. Ведь это среда, где говорят про то, что все люди разные и это нормально; что если в другом есть что-то отличное от тебя, это не значит что он — плохой. Среда, где говорят о том, что все равны — и это не просто слова: именно так и ведут себя взрослые с детьми, транслируя эту идею своим поведением и отношением к детям. Среда, где говорят про границы и объясняют их ценность; где каждый участник сообщества точно знает, что он легко может их отстоять и его в этом поддержат; где для этого у него есть все инструменты — например, правило “стоп”, которым можно остановить совершенно любое действие в свой адрес. Среда, в которой, наконец, самой важной ценностью является ответственность, которую каждый берет сам за себя и вносит свой вклад в среду, которая создается усилиями каждого участника, даже самого маленького.
Ну какая травля в такой обстановке, думала я? Но я забыла о том, что дети-то приходят туда из обычного мира, который нас окружает. В котором есть много непризнанной табуированной агрессии. Из мира, где даже взрослые люди не всегда берут ответственность за свои чувства. Уж за агрессию подавно. Из мира, где люди часто объединяются против кого-то одного. Где все это есть и проявляется постоянно и повсеместно. И дети растут, наблюдая и впитывая это все.
В школе есть компания мальчишек. Они все разные, общаются друг с другом кто больше, кто меньше, но в целом все находятся вместе и причисляют себя к одной команде. Приходит новый мальчик, и случается так, что он начинает раздражать многих других из этой компании; его не принимают в игры, запрещают быть участником каких-то общих активностей; ну а спустя недолгое время начинают даже передразнивать и обзывать. Одним словом, вообще не принимают.
И мой сын становится практически самым активным участником травли, которая вот-вот начнется (кстати, не могу здесь не упомянуть, как мне пророчили, что гарантированно вырастет из сына жертва и слабак, если я не буду учить его давать сдачи; я не учила и показывала другие способы взаимодействия, но жертвой и слабаком он не стал). Это очень непросто мной переживалось (кто этот грубиян?? где мой добрый мальчик??). Я была уверена, что если ребенка в семье не подавляют и не унижают, если его поддерживают и транслируют ценность отношений, то он не должен так относиться к кому бы то ни было. Но оказалось, что есть еще что-то очень важное. Например, то, что если ребенок не осознает, что с ним происходит (в девять лет нет в нем еще такого высокого уровня осознанности, да и потребности в таком уровне нет), то он просто попадает во что-то, начинает какие-то чувства испытывать, и действует реактивно, из этих своих чувств и внутренних процессов.
Марк был просто в ярости (никогда прежде его таким не видела), так его бесил этот мальчик. Тот, безусловно, защищался правилом “стоп”, но я понимала, что если мы будем действовать только из этого правила, то Марк, конечно, остановит свои нападки, но куда денется все, что в нем бушует? Никуда, и он все равно будет искать повода, как бы мальчика задеть. Это и происходило. Марк начал задевать его в тех аспектах, которые в школе не урегулированы правилами. Например, обзываться нельзя, такое правило есть, а про то, что нельзя передразнивать, правила нет, он это и стал делать. Ну и подговаривал своих друзей с тем мальчиком не играть. А если все же доходило до общих игр с физическим контактом, тут уж Марк еле держал себя в руках, чтобы как-нибудь не задеть того побольнее.
Я понимала, что что-то тот мальчик в Марке затронул важное, неспроста в нем стала кипеть такая ярость. И вот, пользуясь тем, что Марк очень любит, чтобы я его укладывала, а я делаю это не всегда, я решила его уложить и поговорить с ним перед сном.
Для начала я сказала ему, что то, что он испытывает — нормально, так бывает. Он тут же изменился в лице и озвучил свое бешенство. Я отразила его чувства — ярость, гнев, пожалуй, даже ненависть. Он согласился и тут же подуспокоился, почувствовав принятие его со всем этим добром. Я спрашивала о том, что его бесит. Начал он с того, что его бесит все — то, как он говорит, как смотрит, “и вообще, я просто хочу, чтобы его не было!” Когда он смог и это все выразить и не получить осуждение, он стал делиться дальше. И там были вполне понятные причины — то, что тот, в свою очередь, изначально не реагировал на правило “стоп”, кого-то несколько раз ударил, кривлялся и говорил дурацким голосом, ну и много всего еще. И это мне, взрослой, понятно, почему тот ребенок так себя ведет. Наверное, побаивается, не чувствует себя в безопасности с новыми людьми в новом месте, не знает, как встроиться в эту компанию, пробует пользоваться любыми способами для привлечения внимания, и т.д.
Я сказала Марку все это. Что его чувства и реакции нормальны. И поведение того мальчика тоже очень понятно и объяснимо. Поделилась своими размышлениями о том, что с ними обоими происходит. В частности, сказала, что, похоже, они оба испытывают бессилие. И Марк не знает, как остановить поведение того парня, которое ему не нравится, и этот не понимает, как ему встроиться в коллектив.
А потом я рассказала Марку про травлю. Про то, как, отчего, почему это начинается, и к чему это приводит. Рассказала про то, что обычно чувствует “жертва”, и как она, чувствуя все это, еще более несносно себя ведет и выражает, тем самым раздражая всех еще больше, а особенно тех, кто нападает на нее.
Марк услышал. Он осознал, что он чувствует и почему. Понял, что его чувства нормальны. Понял, что чувствует другой мальчик. Понял, во что это все может вылиться. Он слушал очень внимательно тогда. Очень проникся. И вдруг сказал: “Мама, я сейчас подумал об этом мальчике и — нормально, не злюсь больше”.
В школе он рассказал об этом нескольким своим самым близким друзьям. Ему прямо было важно это донести. Вместе с этим, ему было важно оставить за собой право не хотеть сильно дружить или любить этого мальчика. Это право ему очень важно было получить. Понять и признать, что люди разные; что кто-то может нравиться больше, а кто-то меньше; что с кем-то есть желание общаться, а с кем-то нет. Это нормально, и не надо заставлять себя быть хорошим для всех и со всеми общаться. Он понял, что может говорить о том, что не хочет общаться и дружить, и ему не надо для этого злиться. С тем мальчиком он общаться по-дружески не начал, но взаимодействуют они теперь спокойно.
Этот момент, кстати, очень мне напомнил ситуацию, о которой часто Людмила Петрановская говорит. Когда мать не может отказывать или запрещать ребенку, не злясь на него. Как будто для того, чтобы отказать или запретить, необходимо обязательно разозлиться. Вот так мы и показываем сами им этот пример. А потом они, не умея по-другому, делают так, как научились. Получают за это осуждение, злятся еще больше, срываются на жертве еще больше. Замкнутый круг.
Что же Марку помогло? Помогло признание того, что происходит, что это нормально, что так бывает. Помогла легализация злости и даже ярости. Помогло то, что я искренне его пыталась услышать и понять. Помогла попытка рассмотреть то, что происходит с другим, и то, что происходит с ним самим, откуда в нем такие чувства, что в нем их вызывает.
Сейчас я смотрю на мальчишек и радуюсь тому результату, который получился. И одновременно думаю: а что же происходит с детьми тогда, когда никто их внутренние процессы и чувства не признает, а либо просто подавляют и запрещают, либо вообще это игнорируют, мол, сами разберутся? Вряд ли они могут сами разобраться в таком возрасте, да и в более старшем, если их не научить осознавать их внутренние процессы. Они могут только спонтанно реагировать, находясь в своей ярости. И, конечно, никаких адекватных реакций там ждать не придется. А если запрещать? То они просто подавляют это в себе, выплескивая в других местах или других формах. И так это все превращается в бесконечную историю, из которой часто нет выхода. Грустно это.
